Погреб С.

Рыжий ствол, зеленые иголки,...

Рыжий ствол, зеленые иголки,
Горстка снега — и пейзаж готов.
Здорово создатель этой елки
Смыслил в сочетании цветов.

Написал березы молоком он.
С кисти помаленечку текло.
Первый блин и был, возможно, комом,
Но постиг он это ремесло.

Горы подступают и теснятся.
Неба так не сделать никому.
И никак нельзя не удивляться
И не позавидовать ему.

Мы с детства знаем чудо это,...

Мы с детства знаем чудо это,
Когда в какой-нибудь четверг
Проснешься и по цвету света
Поймешь, что ночью выпал снег

Не тот, что становился грязью,
Старался, но не мог, не стал.
А этот, что как белый праздник
Пушистым облаком упал.

Бывает чудное мгновенье:
Все заедало, все не шло,
Но родилось стихотворенье,
И на душе белым-бело.

Спеленут туго небольшой бутон,...

Спеленут туго небольшой бутон,
А лепестков раскрой дотошно задан,
И запах нюхом тонким предугадан,
И выбран цвет — не тон, а полутон.

Раскроется краса, заговорит
И душу совершенством испугает:
Кто сотворил? Кто испокон творит
И от творенья не изнемогает?

Развихрен волновой поток идей.
Безмерна ширь. Глубок, как вечность, атом.
Ну что цветок? Кто выдумал людей,

Выметает время дочиста...

Выметает время дочиста
Хлама залежи и вздора.
И светлеет одиночество
От пустынности простора.

От долгов, давно оплаченных,
От всего, что не оплакать:
Рощи, исподволь заученной,
Как кусок из Пастернака.

Лиц и улиц, мне прописанных
От болезней и печалей.
Кистью сумрачной написанных
Под дождем промокших далей...

Ах, не годы, но мгновения
Чудной связи с мирозданием
Не ценнее, а бесценнее

Зимние яблоки. Не скороспелые....

Зимние яблоки. Не скороспелые.
Поздние. Твердые. Зрелые. Целые.

Ливнем их било. Грозой колошматило.
Солнце им было суровою матерью.

Ветки сгибались, и листья ржавели —
Яблоки зрели. Яблоки зрели.

Стихи — без умысла просты,...

Стихи — без умысла просты,
И внятны, и, увы, не странны,
Как эти белые туманы
И придорожные кусты.

Их не бора, не аквилон —
Простой раскачивает ветер,
То мчится он, то кружит он,
Как человек на белом свете.

Метелям, позабыв себя,
Вышептывает все, что снилось,
И мучится потом, как я,
Что невпопад разговорилась.

Меж бессонных ночей...

Меж бессонных ночей
       выпадает такая бессонная ночь,
Что ей впору тягаться со снами.
А во сне я летаю, хотя говорят,
Что такое проходит с годами.

Я плыву в запропавшей уже чистоте

Ручей не пересох,...

Ручей не пересох,
Забормотал, очнулся,
И сумрак не оглох,
А просто отвернулся:

Не до тебя ему,
Он полон свежей вестью,
И лучше одному,
А не с тобою вместе.

О, рыжеватый наст,
О, дух еловой рощи!
Мне стыдно, что без нас
Таинственней и проще,

Что так чиста струна
Лесного камертона,
А в слове — кривизна
И есть сползанье с тона.

На курсы тишины...
Усилия нужны
Естественности ради.

Все-таки полуостров —...

Все-таки полуостров —
             это не то, что остров.
Будто бы разбежался, но недостаточно быстро.
Будто бы разбежался,
             будто на всю железку,
А все же не оторвался от взлетной своей полоски.

Полуостров похож на лошонка,

Не знала — ну ни сном, ни духом,...

Не знала — ну ни сном, ни духом,
Что вся поклажа станет пухом,
Пушинкой легкой тополиной,
Гудящей песенкой шмелиной.

Без поцелуя и объятья,
Без репетиций и примерок,
На босу ногу, в летнем платье
Я перешла в другую веру.

И тотчас обрело значенье
Предметов тихое свеченье,
Плывущее сквозь расстоянья
Не вещество, а состоянье.

О, эти степени нагрева
От замерзанья до расплава!
Многообразие напева

Я домолчалась до стихов...

                  Марии Петровых

Я домолчалась до стихов,
Хотя так истово молчала,
Как если бы пообещала
Пропеть всю жизнь свою без слов.

То вверх, то вниз, но больше вниз
Меня судьба моя вела,
И грустный этот вокализ
Я пела чисто, не врала.

Не знаю средства я от бед,

Живописцу

Два совершенства, два холма.
Звезда колючая во впадине.
И светлый сумрак, а не тьма,
И окоем залихорадило.

Я не выдумываю, нет,
Не вешай на меня напраслины.
Творец сработал этот свет,
Чтоб через миллионы лет
Взглянули мы — и были счастливы.

Холмы, и женская краса,
И небеса, и очеса —
Мир переполнен вдохновением.
Не на торжке,
       в глуши, в тиши

Памяти иосифа островского

Безбожниками не бывают
Художники и поэты,
Что света не добывают,
А сами источники света.

Тянуть от сети не приучен.
Чтоб контачило, туго не вкручен.
Не из тех, кто румян и сочен,
Покуда не обесточен.

Механика тут другая,
Как тропа от другого порога.
Горит он и не сгорает —
Живая пылинка Бога.

Каждой клетке присуща делимость,
Но одной среди множеств — светимость.
Свечка тает.

Дирижер

Правя музыкой, он вырастал.
А под ветром осенним продрогши
И тучней, и мрачнее, и — стар.
И откуда достал он галоши?

В черных галках небесный покров
Легких веток неровные взмахи.
Запрокинувший голову Рахлин —
Как закат — допотопен и нов.

От раскосости выпуклых глаз
Расширяется сектор обзора.
Он забыл про себя и про вас,
И оборвана нить разговора.

"Засребрятся малины листы", —

Все облака приписаны к планете....

Все облака приписаны к планете.
Постромки неприметны, но крепки.
А вот стихи, подножной почвы дети,
Взмывают, притяженью вопреки.

В таинственные сроки вызревая
В текучие и слитные слова,
Как радуга, возносится кривая,
Что так непредсказуемо крива.

Сжигая жизнь, высвечивали слово.
Оно горит — особенно во мгле,
Чтоб высь предназначения земного
Была виднее людям на земле.

Жажда

Не знаю за что, но за что-то в награду
Внимательный блеск мимолетного взгляда.
А голос — от Бога. Сбывание снов.
Стихов водопад,
       и поток,
             и прохлада,

И нет утоленья!
       Бесценен улов,
Но нет утоления... Шторы раздерни:

Приход любви был сразу узнаваем...

Приход любви был сразу узнаваем
По слабому предчувствию тоски.
Зерно стиха мы тоже ощущаем,
Когда еще не брызнули ростки.

То зернышко всегда дитя простора
И проникает, как грибная спора,
С дорожной пылью, с лунным молоком.
И желтый одуванчик у забора
Под небом вырос, не под потолком.

Ее рифмы

Так пусто мне бывает,
Так холодно бывает,
Как будто лист последний
С вершины облетает.

Конечно, есть причина.
Забудь свою причину.
Припомни, как Марина.
Ты помнишь, как Марину?

Мне так бывает грустно,
Но я даю обеты:
Ни письменно, ни устно
Не говорить об этом.

В безвоздушном пространстве плохо мне,...

В безвоздушном пространстве плохо мне,
И не ноет плечо от весла.
А Марина — Марина не охала,
На себе поклажу везла.

Где читатели? Где почитатели?
Хоть аукай. Нас нет и нет.
И читать мы еще не начали,
А звезда посылала свет.

Точно руки, душа натружена.
Не плела словесное кружево.
Отжимала стихи, как белье,
И без слова бы столько не сдюжила.
Слово наше держало ее.

Светлой памяти двух поэтов

Сторонюсь я белого звука.
Неокрашенного, горлового.
Расплескавшейся жизни наука —
Звук грудной.
       И любовь, и разлука,
И дождя шелестящее слово,
И звезда, заблестевшая снова.

Горловой — для мероприятия.
Для особой меры принятия.
Для клеймения. Для осуждения
К высшей мере посредством инфаркта:
Нет (де-юре), но да (де-факто).

Живы в памяти были пули.

Сельские каникулы

Проселок помню я и поле
И гром, ворчавший вдалеке,
И «пыль глотала дождь в пилюлях,
Железо в тихом порошке».

От счастья мы заболевали.
Простуда, жар, из носа кровь.
Стихи тогда меня достали,
Как вскоре первая любовь.

В ариэльском дворике

            "В траве, меж диких бальзаминов..."
                        Б.Пастернак, "Сосны"

Сонная наполовину,
Посреди курчавых трав
Я на утлой раскладушке,
И не нужно мне подушки,
Так как руки запрокинув,

В переделкине

В гремящей небесной лохани
Подсинены белые тучи.
Покапало с них и подсохло,
И ветер обмел все углы.
И вынутый мне попугаем
Закрученный трубочкой случай:
Пригорок спускается к соснам
И к серой плите из скалы.

О, дачных веранд запустенье.
Прихожая. (Раньше бы — сени).
И узкая лестничка круто
Приводит вас прямо туда.
По вымытым
       в дождь непролазный,

Давно это было. И было во сне....

Давно это было. И было во сне.
И я говорила с ним наедине.
Как долгое "до" на басовой струне,
Не мимо, не сбоку, а прямо ко мне
Обида его покатилась.
Я сразу рванулась невольно к нему,
Как к брату единственному своему,
И только потом спохватилась.

Смутилась. Запнулась. Но все-таки не
Сробела. И, стоя чуть-чуть в стороне,
Сказала ему (а сама как в огне,
И холод волненья бежит по спине),

Когда становилось мне плохо...

Когда становилось мне плохо
И меркло свечение дня
И жесткою хваткой эпоха
За горло хватала меня,
И ласточки — на карантине,
И страх, как у мух в паутине,
И гнилью тянуло не зря, —
Бегом.
     К Пастернаку. К Марине.
Как к пробке от нашатыря.

О, свежести дух неразменный!
Окрестность души суверенной.
Созвездия. Ветки. Вода.
И что — по сравненью с Вселенной —

Есть медицина лирики высокой...

                  Зиновию Гердту

Есть медицина лирики высокой.
Летит спасать — ты только позови.
И привитые в отрочестве строки
Целебно циркулируют в крови.

Мне кажется, мы составляем братство.
Нам выдан был без векселя заем.
Врачует дух подспудное богатство,
И мы друг друга всюду узнаем.

Зиновию гердту

                  Свой возраст взглядом смеривши косым
                  Я первую на нем заметил проседь.

Нам кто-то отпускает сны....

Нам кто-то отпускает сны.
Нездешний город на рассвете.
Ступени каменные эти,
Толпа деревьев вдоль стены.

Неподалеку, за углом
Однажды я тебя искала.
Нашла. Руки не выпускала,
Но жизней не связать узлом.

Не часто. Если суждено,
Мы снова где-то в зазеркалье,
Где те, кого мы потеряли
И с кем навеки заодно.

Как у Тарковского в кино
Косящее смещенье далей.

Дождь шумел и всхлипывал сегодня,...

Дождь шумел и всхлипывал сегодня,
А какая синь была вчера.
Но с дождем вздыхается свободней
И тоска не с самого утра.

Помню миги эти роковые,
И упорно мучат, как впервые,
Жалость — и царапины вины.
Я жива,
      а ты смежил ресницы.
И, бывает, забываешь сниться.
Догоняю. Вижу со спины.

Еще не размыкая век,...

Еще не размыкая век,
Я на рассвете чувствую
Бесповоротный твой побег,
Обвальное отсутствие.

Еще не выплывшей из сна
Мне в уши шепчет тишина,
Что не в квартире я одна,
А в целом мире я одна.

Ушел — куда?
       Где местность та?
Туманность? Новая звезда?
Ты не посмотришь на меня
Уже нигде и никогда...

А я — смотрю.

Когда-то у него была война....

Когда-то у него была война.
Ему ее на целый век хватило.
И в жизни у него была одна,
Она его жалела и любила.

Инсульты настигали от удач,
А против бед у них была закалка.
Ночами говорю себе: не плачь,
Ну почему тебе его так жалко?

Утехи — главной — канул даже след,
И где б он ни был, музыки там нет.
Солдатских песен. Городских романсов.
И на Шопена ни малейших шансов.

И уже приснилась встреча....

И уже приснилась встреча.
Под платком озябли плечи,
Как когда-то, там, вначале,
Обнялись мы и молчали.

Темень. Ночь. Но дом наш рядом.
И — в обнимку, по ступенькам,
Мимо туи с краю сада,
Что сломило снегопадом.

— Ты вернулся?
— Я вернулся...
Как из боя он вернулся.
Слабый ветер ниоткуда
Сердца моего коснулся.

Краткосрочная зона утрат...

Краткосрочная зона утрат
            (как сезоны дождей и хамсинов).
Темный берег разлуки.
            Не поймешь, кто уходит, кто жив.
Мои руки в твоих,
            и мгновенье становится длинным,

Диагноз

Всего милей на свете
             свет
От солнца, от звезды.
Закат.
     И главное — рассвет
Как выход из беды.

Еще не смертный приговор
Высокого суда.
(Из лет затертых,
            с давних пор —
Походный хор, пехотный хор,
Где горе — не беда).

Слепой дождь

Одушевленным был июнь.
Тропинка под ноги просилась,
Сирень оказывала милость,
Благоухала и дымилась,
И дождь слепой всё тенькал: "Плюнь,
Через плечо три раза плюнь".

Он уговаривал: "Не плачь,
Где исполненье приговора?
Порядка нет и там. Палач
Отыщет адрес ваш нескоро".

И впрямь, пока секим башка,
Плывет рассвет. Сияют полдни.
Этюд дождя для нас исполнив,
В снежки играют облака.

Как цветы бумажные — музыка....

Как цветы бумажные — музыка.
Музыканты, привыкшие к жмурикам.
Проводите меня в молчании,
Помолчите со мной на прощание.

Я прошу на себя не примеривать,
И не надо так горестно горбиться.
Под шумок шелестящего дерева
Черный дрозд серебряным горлышком
Пропоет, состязаясь с флейтистами,
Два коленца, как стеклышко, чистые.

Ну, а если зимой мне выпадет,
Может, снег удивительный выпадет.

В густой можжевеловой чаще...

В густой можжевеловой чаще
Заливистый щебет и гам.
И сердце колотится чаще,
И в гору труднее ногам.

А на небе туча белеет —
Единственная в синеве,
И глупое сердце жалеет,
Что только одна, а не две.

Одна или, боже мой, двое!
Как ночь — и мерцание дня.
Мы вместе пока что с тобою,
Постой, оглянись на меня.

Еще война

Снег валил и валил без конца.
Ретушь белая мглу оттеняла.
Я узнала и вновь узнавала
Потемневшую душу лица.

Помнишь почту в четыре окна?
У крылечка скамейка одна.
Что бездомье нам после разлуки?
И деревья раскинули руки,
Но сперва обняла тишина.

Все дымится в межзвездной пыли.
Ход времен до рассвета отсрочен.
А сердечный толчок укорочен,
И заносит снежок костыли.

Как мы любили, как жалели...

Как мы любили, как жалели
Тех первых мальчиков своих!
И, несчастливее иных,
Те чувства вправду не ржавели.

Мы были из единой плоти,
Еще тянулись и росли,
И вот они уже в пехоте —
На вздыбленном краю земли.

Одни и песни, и порывы.
Одним волненьем души живы.
Одна родная сторона.
Губами мы к губам прижались,
Прощальным взглядом обменялись
Да карточками поменялись...
А встречи не было. Война.

В июне, в том году суровом...

В июне, в том году суровом
Идет поверка: все ли тут?
На фронт уходят Миша с Лёвой,
Меня с собою не берут.

Отправки ждем. В кулечке — вишни.
Ограда вся в тени берез.
И я за ней, как третий лишний:
Ведь у меня туберкулез.

От Кировской — не по проспекту,
А по Шевченковской крутой —
На запад был прочерчен вектор
С неумолимой прямотой.

Идут не быстро. Потихоньку.
Поют. И сбоку я пою

Фотография

Ушил пространство долгий снегопад.
Стежки белы. Пушисты все обновы.
В больших сугробах городской наш сад
Так пуст и тих, что ни следа, ни слова.

Фронтон театра. Нет еще огней.
До сумерек осталось полмгновенья,
А где-то позади и в стороне
Ведут в пристройку скользкие ступени.

То фотография попалась нам,
И, хохоча, набрав деньжат немного,
Мы шумно входим в опустелый храм,

Тот овальный каток небольшой...

Тот овальный каток небольшой
С фонарем, удлиняющим тени,
Промелькнет и исчезнет порой,
Как забытое стихотворенье.

Он и близок, и странно далек
Вечер тот без особых событий,
Словно я вспоминаю каток,
Где встречаются Левин и Кити.

Фигуристов у нас еще нет,
Телевидения — и в помине,
Но деревья от инея сини,
И качается в сумраке свет.

На виду у заснеженных крыш
Ты на миг уподобишься птицам

Глаза прикрою — как вчера......

Глаза прикрою — как вчера...
Из тучи льет, как из ведра,
И пахнут влажной духотой
Простые наши свитера.

Цветные зонтики — потом,
И куртки с молнией — потом,
А там над нами клен шумит
И неразборчив дальний гром.

Но видно и со стороны:
Мы в сеть грозы подключены,
И странный ток меж юных рук,
И брови грустно сведены.

Примерно через пять минут
Читалку нашу отомкнут,
И, так как дождь не перестал,

Ты помнишь у Марины куст?...

Ты помнишь у Марины куст?
             Не врасплох застал он.
Гонец и почвы, и судьбы, сородич меж чужих.
Она по шпалам бы пошла... Зажмурившись — прощала.
Рябиною и бузиной не сад зарос, а стих.

Безродными честили нас. В родню не перескочим.
Прощать? Но я сама в долгу. И грусть моя — не злость.

Тот вагон комбинированный...

Тот вагон комбинированный
            и ценой был приманчив для нас.
Бесплацкартно и шумно внизу —
            и плацкартная полка вторая,
Где закат за окном
            над степным горизонтом не гас,

Не видно...

За речку, бежавшую около детства,
За вербу спасибо судьбе.
А я добежала, и некуда деться,
Возьми мою душу к себе.

Лопочут кусты, низвергаются воды,
Прислушиваюсь к ворожбе...
Не видно земли для второго исхода,
Возьми мою душу к себе.

Меня не смущает суровость обряда —
На лавке в последней избе.
Ограды не надо. И гроба не надо.
Возьми мою душу к себе.

Я вижу, куда я уйду:...

Я вижу, куда я уйду:
За ближнюю эту гряду,
За ту, что за ней. За другие,
Такие уже дорогие.

Над древней землей полечу
Вперед, забирая направо,
Ни речки тут нет, ни дубравы,
А песенку я захвачу.

Там белая едет коза,
И детские видят глаза:
Товару полно на тележке —
И сладкий изюм, и орешки.

Там едет коза торговать.
И предки мои торговали.
Убили их всех. Постреляли.
Фарфален. Уже не позвать.

Синее небо. Черная птица....

Синее небо. Черная птица.
В странном наклоне пространство кружится.
Ствол... Ухватиться успела едва —
Это кружится моя голова.

Будто на палубе, будто морячка,
Нет, не упала. А на море качка.
Видишь, сравненьями я не нова —
Это кружится моя голова.

Как на качелях — выше и ниже.
Дальнее — дальше, близкое — ближе.
Так прилепиться без клея и шва!
Это кружится моя голова.

Как моя мама молилась

Тот осенний бульвар, где деревьев костры
Золотого и рыжего цвета,
Разыгравшись, бежал на вершину горы,
Про обрыв позабывши, наверно...
Я пошла на рентген.
       (Как далек этот день.)
Слабый свет в глубине кабинета.
Я впорхнула туда, а оттуда, как тень,
Тихо вышла с большущей каверной.

Кашлянула на стеклышко я поутру.
Ну, конечно же, палочки Коха.

Распахнутость чайки возьмете с собою...

Сонечке и Анюте

Распахнутость чайки возьмете с собою,
И мокрую гальку, и бубен прибоя.
Но что вам приснится?
             Никто не предскажет,
Что сбоку ложится, что на сердце ляжет.

Бурьян по откосам, где тихо и глухо,
Казался мне волей — поэтому снится.
И с Бугом братается речка Синюха,
И песня на идиш касается слуха,

И железнодорожный мост,...

И железнодорожный мост,
Шагнувший через Буг,
И та трава в ребячий рост
Наведаются вдруг.

И ранний вечер — целиком.
Внизу, на бережке
Кастрюли чищу я песком
И полощу в реке.

И шевелится тень куста
На светлой глади вод,
И медлит где-то темнота,
И бледен неба свод.

Отсюда тучи-корабли
Далёко поплывут,
И ключ от главных тайн земли
Затерян мною тут.

Я еду к деду с бабушкой. Подвода...

Я еду к деду с бабушкой. Подвода
Полна пахучим сеном. Сквозь рядно
Мне колет ноги. Мне четыре года,
А может, больше - жизнь назад, давно.

От Голты до Юзефполя не близко,
Сползает на затылок мой платок,
И небо надо мною низко-низко,
Как с синькой побеленный потолок.

Под цок копыт лошадки бьют хвостами,
А балагула добрый, хоть с кнутом.
Жара спадает. Едем меж домами,

Подальше от беды бежит река....

Подальше от беды бежит река.
Я помню мир уже за поворотом.
Со мною мама, мамина рука,
А сверху льет.
       И громыхает что-то.

О детства неразумная печаль!
Еще так долго этот путь продлится,
Но столько грусти и любви едва ль
Во взрослом сердце сможет уместиться.

Ни легких черт, ни светлого лица,
Ни белозубой маминой улыбки
Мне не досталось. Я лежала в зыбке.

Он был, благословенный этот миг....

Он был, благословенный этот миг.
Как среди всех фигур явленье круга
И как в столпотворенье встретить друга,
Простор веков передо мной возник.

Божествен легкомысленный покой
Между вчера и завтра. Посредине.
Стада холмов сошлись на водопой,
Плывет звезда над глубиною синей.

Я полюбила камни и траву.
Я не уйду.
       Я тоже уплыву.

Снег в ариэле

Нам Бог назначил курс дождей
И снег к земле прильнул
А ветер, шаривший по ней,
В любую щелку дул.

И дышат долы и холмы
Во всю земную грудь,
И вместе с ними можем мы
До донышка вздохнуть.

Я все припомнить не могу,
Размытый снился свет,
В ушастой шапке я бегу
Из тех забытых лет.

Такая синяя лыжня,
И обгоняет он меня.

После шелестения лесного,...

После шелестения лесного,
Шаренья, наклонов и ходьбы
Я во сне хожу по лесу снова
И срезаю ножичком грибы.

В жизни той скучать мне не давали
И давали все по голове.
Посветлели издали печали,
Белый гриб мерещится в траве.

Но очнуться — это не качнуться,
Это на прощанье оглянуться
И пойти по своему пути.
Сердцем к Самарии прикоснуться.
Окопаться. С места не сойти.

Испоконность оливковых рощ...

Испоконность оливковых рощ
И бездонность небесных высот!
Сто гипербол на ломаный грош,
И впридачу — немножко литот.

Меж больших и огромных камней
Единичность травинки видней.
В красоту не подбавлен сироп —
Будто схлынул недавно потоп.

Удивиться — уже полюбить.
Но забыть?
       Не успею забыть.

Война

Хоть без дома, а все-таки дома
В этом древнем и юном краю.
Незнакомое странно знакомо:
Небеса и глаза узнаю.

Хоть не здесь моих предков могилы,
Обжитой и покинутый кров,
Кровь, бессонно стучащая в жилы,
Взорвалась среди этих холмов.

Из надежды и пепла упрямо
Рай и крепость возводит мой род.
Не боюсь никакого Саддама,
Хоть не "има" шепнется, а "мама",
Если рядом взрывчатка рванет.

Здесь нет понятья "пасмурный денек"....

Здесь нет понятья "пасмурный денек".
Здесь каждый день под оком небосвода
Разнообразно длинен, как свобода
Для тех, кто только отсидел свой срок.

Пусть горы головой ушли в туман,
Пусть море дремлет сумрачною птицей,
Здесь все равно бессмертен дальний план
И смертным не пристало мелочиться.

Задумавшись, бреду я не спеша.
Прозрачна тень высокого платана.
Болит в груди, и это очень странно:

Я начинаю с откоса,...

Я начинаю с откоса,
             с обрыва,
С камня над узкой петлистой дорогой.
И своевольна. И терпелива.
Гида не надо. Сама понемногу.

Цабры красивы — как розы, в колючках.
Ствол у оливы столетьями кручен.
Нет здесь черемухи. Нет и жасмина.
Вспыхнувшим порохом

Когда я покидала отчий дом,...

Когда я покидала отчий дом,
Как, помнишь, Лотова жена Содом,
И все оглядывалась на деревья,
Не утешало, что Москва — деревня,
Душа кровила под тугим бинтом.

Весь пай удач одною исчерпав,
Давно лишилась на удачи прав.

И все же — право слово! — повезло.
Неизбалованной по части странствий,
Достались мне
       библейские пространства
И дали дальнозоркое стекло.

Я люблю тебя, моя дорога....

Я люблю тебя, моя дорога.
Мой автобус — "восемьдесят шесть".
Вниз да вниз,
       то круто, то отлого,
И примет уже не перечесть.

Езжу я не часто. Ну, в больницу.
На базар, бывает, заодно.
Дали закругленная граница,
Поля полосатое рядно.

А до Петах-Тиквы незадолго
Цепкий взгляд обрадует опять
Пальмы высоченная метелка —
Небеса под Песах обметать.

О, это сопряженье линий...

О, это сопряженье линий
И вознесение холмов.
И небосвод, в зените синий
И побледневший у краев.

Какой простор. Светло и грустно.
А дали все зовут: "Гляди"!
И собственническое чувство
Шев?лится в моей груди.

Здесь жили первые евреи.
В шатрах. Задолго до стропил.
Здесь солнце ближе и мощнее,
А кровь и море — солонее.
Для этих мест нас бог лепил!

По красной глине дождь лупил...

Мы теперь — самаритяне....

Мы теперь — самаритяне.
Озираемся безмолвно.
Горизонт, как в океане,
И холмов застыли волны.

Все торжественно и скупо.
Ось вращается без скрипа,
И огромный синий купол
За несуетность мне выпал.

Каменистые террасы.
Пятна крон.
       Внизу — посевы.
В мире нет древнее красок,
Чем оливковый и серый...

Ветер с маху налетает,
Паруса белья мотает.

Из Ариэля в Иерусалим......

Из Ариэля в Иерусалим...
Вершины и долины молчаливы.
В склоненности седеющих олив
Сквозит намек на ниспаданье ивы.

Намек, что нет, не сгинуло, с тобой
То, что взаправду за душой имелось —
И ранний свет, и ворох бед, и зрелость,
И что сбылось, и сколько не сумелось,
И смотрит вниз сквозь сумрак голубой
Созвездие,
       слывущее судьбой.

Я прощаюсь со слякотью....

Я прощаюсь со слякотью.
                  В первые дни октября
Над Москвой дотемна просевают снежок через сита,
Тороплюсь надышаться скользящею влагой досыта,
Окунуть в эти лужи обувки осенней копыта,
А уж туч волокнистость,

RSS-материал